Репрессированные поэты России

Наум Коржавин (Мандель)

Мир вам, дорогие читатели блога!

 «Тяжка судьба поэтов всех земель, но горше всех – певцов моей России…» (Кюхельбекер).

Открываю новую рубрику в блоге – «Репрессированные поэты». Цель - вспомнить поимённо репрессированных российских поэтов, рассказать об их жизни и смерти, прикоснуться сердцем печальным к их творчеству, в т.ч. и лагерному.

Сколько их было, невинно убиенных, заживо похороненных поэтов в ГУЛАГах, забытых из страха порою даже родными? Вдумайтесь в такую цифру: в 1934 году в состав Союза писателей входило 2500 человек. А репрессировано было 2000! Это только членов Союза писателей, а многие такого членства ещё и не имели. Но они ни в чем не изменили себе. Они не хотели расставаться с поэзией даже в тюрьме. Однако Николаю Гумилеву на вопрос: можно ли ему писать стихи, — быстро ответили: прозу можно, стихи нет. Правдивого поэтического слова страшились, а за найденные стихи могли отправить в карцер или даже дать новый срок.

Поэту Сергею Поделкову после лагеря задали вопрос: "Что были для вас в лагере стихи?" Он ответил, не задумываясь: "Жизнь".

Часто  не на бумаге,  а в памяти  сохранялись многие стихотворные строки. Или свои  стихи выдавались за стихи  незапрещённых Блока или Твардовского (об этом вспоминает А. Солженицын).

Из двух тысяч поэтов и писателей, репрессированных в советское время, полторы тысячи погибли в тюрьмах, лагерях, на пересылках, многие пропали без вести. Печорлаг, воркутлаг, амурлаг, чукотстройлаг и др. Губили весь народ (ученых, военачальников, священников), но трагедию поэта мы воспринимаем острее, чем кого бы то ни было, потому что он беззащитнее, беспомощнее других, у него нет точки опоры. 

Это юности знаки:

Дождик… Запах угля..

Конвоиры… Собаки….

И родная земля.

Наум Коржавин (арестован в 1947 г., освобожден в 1954 г. по амнистии).

Как мы любили горько, грубо.

Как обманулись мы, любя,

Как на допросах, стиснув зубы,

Мы отрекались от себя.

И находили оправданье

Жестокой матери своей

На бесполезное страданье

Пославших лучших сыновей. 

Это стихи Ольги Берггольц – рупора блокадного Ленинграда. Была арестована беременной. Почти семь месяцев тюрем, допросов. Ребенок погиб в утробе. За что? Был бы поэт, а вина найдется.

Ольа Берггольц – «за связь с врагами народа».

Варлам Шаламов  - за распространение текста знаменитого ленинского письма-завещания. 

Александр Клейн -  за то, что в войну попал в плен. 

Юлий Даниэль – за то, что опубликовался за границей. Анатолий Жигулин – руководил «нелегальной антисталинской организацией – коммунистической партией молодежи». 

Борис Чичибабин – «за антисоветскую агитацию». 

Иосиф Бродский – «за тунеядство».

Всем, кто клеймён был статьёю полсотни восьмою,

Кто и во сне окружён был собаками, лютым конвоем,

Кто по суду, без суда, совещаньем особым

Был облечён на тюремную робу до гроба,

Им наши слёзы и скорбь, наша вечная память!

Я часто друзей вспоминаю:

Ивана, Игоря, Федю.

В глухой подмосковной церкви

Я ставлю за них свечу.

Но говорить об этом

Невыносимо больно.

В ответ на расспросы близких

Я долгие годы молчу.

1987 год

Анатолий Жигулин

Наум Коржавин (Мандель)

Его стихи переписывались от руки задолго до появления самиздата. Он был на Лубянке и в сибирской ссылке. Русский Сократ, которого надо снова публиковать и снова читать. 14 октября 2017 г. ему  исполнилось 92 года.

Наум Моисеевич Коржавин (настоящая фамилия – Мандель) родился 14 октября 1925 года в Киеве. Рано увлекся поэзией. Еще в школьные годы его заметили Николай Асеев и Илья Эренбург, которые  затем рассказали о нём в московской литературной среде. В начале Великой Отечественной войны Мандель эвакуировался из Киева. В армию не попал по причине сильной близорукости. В 1944 году он приехал в Москву и попытался поступить в Литературный институт имени А. М. Горького, но первая попытка оказалась неудачной. В 1945 году Коржавин всё же поступил в Литературный институт.

В конце 1947 года, в разгар сталинской кампании по борьбе с космополитизмом, молодого поэта арестовали, и он после восьми месяцев, проведенных в следственном изоляторе Министерства госбезопасности СССР и в Институте психиатрии им. Сербского, был осуждён постановлением Особого Совещания (ОСО) при МГБ и приговорён к ссылке как «социально опасный элемент». Осенью  1948 года был выслан в Сибирь, около трёх лет провёл в селе Чумаково. В 1951-1954 годах проживал в Караганде, где окончил горный техникум и в 1953 году получил диплом штейгера.

В 1954 году, после амнистии, Коржавин вернулся в Москву. В 1956 году был реабилитирован. Восстановился в Литературном институте и окончил его в 1959 году.

Ещё с 1954 года поэт зарабатывал себе на жизнь переводами, в период «оттепели»» начал публиковать собственные стихи в журналах. Более широкую известность ему принесла публикация подборки стихов в альманахе «Тарусские страницы» (1961).

В 1963 году вышел первый и единственный в СССР сборник Коржавина «Годы», куда вошли стихи 1941-1961 годов. В 1967 году Театр им. К. С. Станиславского поставил его пьесу «Однажды в двадцатом».

В 1950-1960-е годы многие стихи Коржавина распространялись в самиздате. Он выступил в защиту арестованных «узников совести» Даниэля и Синявского, Галанскова и Гинзбурга, что привело к фактическому запрету на публикацию его произведений.

В 1973 году, после допроса в прокуратуре, поэт подал заявление на выезд из страны, объяснив свой шаг «нехваткой воздуха для жизни». Коржавин уехал в США и надолго обосновался в Бостоне. Был включён В. Максимовым в число членов редколлегии журнала «Континент»», продолжая поэтическую работу. В 1976 году во Франкфурте-на-Майне вышел сборник стихов Коржавина «Времена», в 1981 году там же — сборник «Сплетения».

Начиная с первых лет перестройки, поэт несколько раз приезжал в Москву, где с неизменным успехом проходили его вечера и издавались книги – стихотворные сборники «Письмо в Москву» (1991), «Время дано» (1992), «К себе» (2000), «Стихи и поэмы» (2004), «На скосе века» (2008), книга критических статей «В защиту банальных истин» (2003), книга воспоминаний «В соблазнах кровавой эпохи» (2005). Он награжден специальным призом в номинации «За честь и достоинство» премии «Большая книга» (2006), литературными премиями «Венец» (2015) и «Поэт» (2016).

Ныне Наум Коржавин вместе с дочерью живет в маленьком городке Чапел-Хилл, штат Северная Каролина.

Давайте прочитаем стихи Наума Коржавина. В них подкупает простота и искренность, осмысленность и народная мудрость.

СТИХИ НАУМА КОРЖАВИНА

Я не был никогда аскетом

И не мечтал сгореть

в огне.

Я просто русским был

поэтом

В года, доставшиеся мне...

Зависть

Можем строчки

нанизывать

Посложнее, попроще,

Но никто нас не вызовет

На Сенатскую площадь.

И какие бы взгляды вы

Ни старались

выплескивать,

Генерал Милорадович

Не узнает Каховского.

Пусть по мелочи биты вы

Чаще самого частого,

Но не будут выпытывать

Имена соучастников.

Мы не будем увенчаны...

И в кибитках, снегами,

Настоящие женщины

Не поедут за нами.

1944

Усталость

Жить и как все, и как

не все

Мне надоело нынче очень.

Есть только мокрое

шоссе,

Ведущее куда-то в осень.

Не жизнь, не бой,

не страсть, не дрожь,

А воздух, полный

бескорыстья,

Где встречный ветер,

мелкий дождь

И влажные от капель

листья.

1946

* * *

В трудную минуту

Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!

И лишь ползти... И не видать ни зги...

Я, как песком, засыпан мелочами...

Но я еще прорвусь сквозь те пески!

Раздвину их... Вдохну холодный воздух...

И станет мне совсем легко идти -

И замечать по неизменным звездам,

Что я не сбился и в песках с пути.

1950.

* * *

В наши трудные времена

Человеку нужна жена,

Нерушимый уютный дом,

Чтоб от грязи укрыться в нем.

Прочный труд и зеленый сад

И детей доверчивый взгляд,

Вера робкая в их пути,

И душа чтоб в нее уйти.

В наши подлые времена

Человеку совесть нужна,

Мысли те, что в делах ни к чему,

Друг, чтоб их доверять ему.

Чтоб в неделю хоть час один

Быть свободным и молодым.

Солнце, воздух вода, еда -

Все, что нужно всем и всегда.

И тогда уже может он

Дожидаться иных времен.

1956

* * *

Нет! Так я просто не уйду во мглу,

И мне себя не надо утешать:

Любимая потянется к теплу,

Друзья устанут в лад со мной дышать.

Им надоест мой бой, как ряд картин,

Который бесконечен всё равно.

И я останусь будто бы один —

Как сердце в теле.

Тоже ведь — одно!

1947

* * *

Не надо, мой милый, не сетуй

На то, что так быстро ушла.

Нежданная женщина эта

Дала тебе всё что смогла.

Ты долго тоскуешь на свете,

А всё же ещё не постиг,

Что молнии долго не светят,

Лишь вспыхивают на миг.

1946

* * *

СМЕРТЬ ПУШКИНА

Сначала не в одной груди

Желанья мстить еще бурлили,

Но прозревали: навредит!

И, образумившись, не мстили.

Летели кони, будто вихрь,

В копытном цокоте: «Надейся!..»

То о красавицах своих

Мечтали пьяные гвардейцы...

Всё — как обычно... Но в тиши

Прадедовского кабинета

Ломаются карандаши

У сумасшедшего корнета.

Он очумел. Он морщит лоб,

Шепча слова... А трактом Псковским

Уносят кони чёрный гроб

Навеки спрятать в Святогорском.

Пусть неусыпный бабкин глаз

Следит за офицером пылким,

Стихи загонят на Кавказ —

И это будет мягкой ссылкой.

А прочих жизнь манит, зовёт.

Балы, шампанское, пирушки...

И наплевать, что не живёт —

Как жил вчера — на Мойке Пушкин.

И будто не был он убит.

Скакали пьяные гвардейцы,

И в частом цокоте копыт

Им так же слышалось: «Надейся!..»

И лишь в далёких рудниках

При этой вести, бросив дело,

Рванулись руки...

                              И слегка

Кандальным звоном зазвенело.

1944

* * *

ЛЕГКОСТЬ

(За книгой Пушкина)

Все это так:

    неправда,

           зло,

             забвенье...

Конец его друзей (его конец).

И столько есть безрадостных сердец,

А мы живем всего одно мгновенье.

Он каждый раз об это разбивался:

Взрывался... бунтовал... И - понимал.

И был он легким.

    Будто лишь касался,

Как будто все не открывал,-

    а знал.

А что он знал?

    Что снег блестит в оконце.

Что вьюга воет. Дева сладко спит.

Что в пасмурные дни есть тоже солнце

Оно за тучей

    греет и горит.

Что есть тоска,

    но есть простор для страсти,

Стихи

    и уцелевшие друзья,

Что не теперь, так после будет счастье,

Хоть нам с тобой надеяться нельзя.

Да! Жизнь - мгновенье,

    и она же - вечность.

Она уйдет в века, а ты - умрешь,

И надо сразу жить -

    и в бесконечном,

И просто в том,

    в чем ты сейчас живешь.

Он пил вино и видел свет далекий.

В глазах туман, а даль ясна... ясна...

Легко-легко... Та пушкинская легкость,

В которой тяжесть

    преодолена.

1949

Дети в Освенциме

Мужчины мучили детей.

Умно. Намеренно. Умело.

Творили будничное дело,

Трудились - мучили детей.

И это каждый день опять:

Кляня, ругаясь без причины...

А детям было не понять,

Чего хотят от них мужчины.

За что - обидные слова,

Побои, голод, псов рычанье?

И дети думали сперва,

Что это за непослушанье.

Они представить не могли

Того, что было всем открыто:

По древней логике земли,

От взрослых дети ждут защиты.

А дни всё шли, как смерть страшны,

И дети стали образцовы.

Но их всё били.

Так же.

        Снова.

И не снимали с них вины.

Они хватались за людей.

Они молили. И любили.

Но у мужчин "идеи" были,

Мужчины мучили детей.

Я жив. Дышу. Люблю людей.

Но жизнь бывает мне постыла,

Как только вспомню: это - было!

Мужчины мучили детей!

1961.

* * *

Я пью за свою Россию, 

С простыми людьми я пью. 

Они ничего не знают 

Про страшную жизнь мою. 

Про то, что рождён на гибель 

Каждый мой лучший стих... 

Они ничего не знают, 

А эти стихи для них. 

1959

* * *

Мне без тебя так трудно жить, 

А ты – ты дразнишь и тревожишь. 

Ты мне не можешь заменить 

Весь мир... 

         А кажется, что можешь. 

Есть в мире у меня своё: 

Дела, успехи и напасти. 

Мне лишь тебя недостаёт 

Для полного людского счастья. 

Мне без тебя так трудно жить: 

Всё – неуютно, всё – тревожит... 

Ты мир не можешь заменить. 

Но ведь и он тебя – не может. 

1952

Наум Коржавин (справа) и Михаил Герштейн, 2012 год

Наум Коржавин о себе:

Лет в 12—13 я вместе с приятелем раз в неделю ходил в литкружок при газете «Юный пионер» (жили мы с родителями в Киеве). Почему-то я никогда не сомневался, что я поэт. И лет в 15 у меня уже были стихи как будто бы настоящие. В конце войны поступил в Литинститут. И сразу после войны, в свою сталинистскую пору, иногда дни и ночи проводил в газете «Московский большевик», читал им свои стихи. Относились ко мне там хорошо, однажды заведующий Отделом печати горкома партии объявил мне (он помещался в редакции): «Вам надо устроить вечер с публикацией в газете. Но не нужно никаких манделей (Мандель — моя настоящая фамилия), вы русский поэт, придумайте псевдоним». Причем через час. Я был интернационалистом, Россию любил, но… Легко сказать — возьми псевдоним. Где его за час возьмешь? Фамилий-то много. И в коридоре встретил своего приятеля Елизара Мальцева — сибиряка, будущего лауреата Сталинской премии. Рассказал ему, а он и говорит: «Хочешь, подарю тебе настоящую, кряжистую сибирскую фамилию — Коржавин?» Мне понравилось (действительно, кряжисто звучит), и с той поры я публикуюсь под этой фамилией и, можно сказать, живу с ней.

Дни идут… а в глазах — пелена.

Рядом гибнет родная страна.

Мало сил… Всё тусклей боль и стыд.

Я кричу, а душа не кричит.

Я свой крик услыхать не могу,

Словно он — на другом берегу.

июль 1991

Нортфилд, Вермонт

От дурачеств, от ума ли

Жили мы с тобой, смеясь,

И любовью не назвали

Кратковременную связь,

Приписав блаженство это

В трудный год после войны

Морю солнечного света

И влиянию весны…

Что ж! Любовь смутна, как осень,

Высока, как небеса…

Ну, а мне хотелось очень

Жить так просто и писать.

Но не с тем, чтоб сдвинуть горы,

Не вгрызаясь глубоко, —

А как Пушкин про Ижоры —

Безмятежно легко.

1947

Простите все, кого я не любил.

Я к вам несправедлив, наверно, был.

Мне было мало даже красоты

Без высоты и строгой простоты.

Мой суд был строг… Но даже след сгорел

Высот, с которых я на вас смотрел.

К чему тот суд? Теперь, как вы, и я

Стою в конце земного бытия.

И вижу вас… Как я, кто вас судил, —

В свой страшный век доживших до седин.

Ему плевать, что думал кто о ком, —

Всех, как клопов, морил он кипятком.

И, как картошку, пёк в своей золе,

Но, как и я, вы жили на земле.

И извивались каждый день и час.

Я ж красоту любил — судил я вас…

А если б не судил — то кем бы был?..

Простите все, кого я не любил.

Сочась сквозь тучи, льется дождь осенний.

Мне надо встать, чтобы дожить свой век,

И рвать туман тяжелых настроений

И прорываться к чистой синеве.

Я жить хочу. Движенья и отваги.

Смой, частый дождь, весь сор с души моей,

Пусть, как дорога, стелется бумага, —

Далекий путь к сердцам моих друзей.

Жить! Слышать рельсов, радостные стоны,

Стоять в проходе час, не проходя…

Молчать и думать… И в окне вагона

Пить привкус гари в капельках дождя.

1950

Я раньше видел ясно,

Как с экрана,

Что взрослым стал

И перестал глупить,

Но, к сожаленью, никакие раны

Меня мальчишкой не отучат быть…

Источник

Интересные ссылки

Репрессированные поэты и писатели. Хотелось бы всех поименно назвать…

Репрессированные поэты

Поэзия узников ГУЛАГа

Репрессированные детские писатели и поэты

Репрессированные и гонимые поэты. СССР. ХХ век.

А. Балабанов. Памяти репрессированных поэтов

«Лагерная тема в литературе», или Что можно почитать о репрессиях 30-50-х годов?

Наум Коржавин. Персональный сайт

Советский поэт Коржавин: лучшие стихотворения. Поэзия Коржавина.

Наум Коржавин. Стихи

Наум Коржавин. Приобщение. Сборник стихов