Анна Баркова—поэтесса с трагической судьбой
(к 120-летию со дня рождения)
Дорогие друзья!
Стиха надтреснутого крик…
А. Баркова
Вы, наверно, меня не слыхали
Или, может быть, не расслышали.
Говорю на коротком дыханье,
Полузадушенная, осипшая.
А. Баркова
16 июля 2021 г. - очень интересная литературная дата: исполнилось 120 лет со дня рождения малоизвестной, но необычайно талантливой женщины с уникальной судьбой - А. А. Барковой.
Анна Александровна Баркова (1901-1976), более известная как поэтесса и легендарный политзек (три срока в лагерях ..."за мысли"), свыше полувека назад в своей оригинальной талантливой прозе пророчески "нарисовала" многое из того, что с нами случилось в последние десятилетия.
Несколько лет назад я совершенно случайно вышла на эту поэтессу и настолько меня заинтриговала её судьба и творчество, что я погрузилась в поиски информации о ней. Всё что нашла тогда – отразилось в мероприятии в рамках Салона «Перекресток духовности» - «Расстрелянное слово…»: Репрессированные и гонимые поэты России», в литературно-библиографическом пособии, посвященном поэтессе. В связи с юбилеем Анны Барковой хочется привлечь внимание читателей – тех, кто не знаком с этим именем, - к её творчеству и судьбе.
На долгое время имя Барковой было просто “выключено” из литературного процесса, а ведь её поэтический дебют был блестящ. На заре своей юности, в далёкие 1920-е годы, девушка из провинциального рабочего городка Иваново-Вознесенска попала в зону внимания самого наркома просвещения Луначарского, который в письме к Барковой прочил ей большое будущее: “Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за всё пройденное время русской литературы”. Положительно отзывались о её творчестве Блок, Брюсов, Пастернак… Она достигла такого положения, о котором другие могли лишь мечтать. В 1922 году Баркова переезжает жить в Москву, становится личным секретарём Луначарского, который надеется “вылепить” из неё “великую пролетарскую поэтессу”, масштабом не ниже другой Анны — Ахматовой. В том же году в Петрограде выходит первый и единственный прижизненный сборник стихов Барковой «Женщина». Лирическая героиня книги — “амазонка с оружием грозным”, ярая провозвестница новой истины, новой любви и красоты, пришедших с революцией на смену старым. “Жанной д'Арк современной поэзии” назвал Баркову один из литературных критиков того времени.
Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевицкой власти («Одно лицо — для посвященных, / Другое — для наивных масс…») и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам.
Что поддержало её тогда? Что не дало бесследно раствориться в унылой повседневности российских буден? В первую очередь – натура, характер, изначальная внутренняя сила, заложенная в ней. «С восьми лет, - запишет впоследствии Баркова в своём дневнике, - одна мечта – о величии власти через духовное творчество».
Ещё в юности обнаружилось у Барковой нечто такое, что к ней тянуло и вместе с тем отталкивало окружающих. Человек, вышедший из самых низов города, она изначально несла в себе некую тайную тревогу. «Огненно-красная, со слегка вьющимися волосами длинная коса, серьёзные, с пронзительным взглядом глаза», - такой запомнилась гимназистка Баркова одной из своих сверстниц. Девочка из «мутной избы» тянулась к культуре, к Достоевскому, Ницше, Эдгару По.
Только в книгах раскрылось мне странное
Сквозь российскую серую пыль,
Сквозь уныние окаянное
Мне чужая привиделась быль, - напишет впоследствии Баркова, вглядываясь в начало своей жизни.
Анна пишет стихи под псевдонимом «Калика - Перехожая», печатается в газетах и журналах. Странный псевдоним для 20-летней девушки, каликами перехожими на Руси издавна называли нищих, юродивых, «божьих» странников. В народе их считали не только блаженными, но и почитали, как пророков, людей, близких к Богу. Складывается впечатление, что вместе с литературным именем поэтесса выбрала себе судьбу.
Наша цель пусть будет нам дороже
Матерей, и братьев, и отцов.
Ведь придётся выстрелить, быть может,
В самое любимое лицо.
…………
Эта книжка – раскалённый уголь
(Видишь грудь отверстую мою?)
Мы во имя шлём на плаху друга,
Истребляем дом свой и семью. (1927)
Всё страшное, что случится с Барковой дальше, напророчено в этих стихах. Одиночество, бездомность, более 20 лет ГУЛАГа.
Стихи Барковой конца 20-х — начала 30-х годов полны реалиями неприглядной советской действительности эпохи зарождения культа личности Сталина: стандартизация жизни во всех её ипостасях, замена индивидуально-личностного “я” безликим “мы” (вспомним роман Е. Замятина), повсеместная практика тотального предательства и доносительства, новое, ещё более худшее рабство взамен прежнего, сотворение новых кумиров, более жестоких и страшных, чем старые, вместо задуманного рая на земле строительство огромного всеобщего барака-тюрьмы.
Мы были наивны. Мечтали
Ввести человечество в рай.
Благие найти скрижали,
Взобравшись на новый Синай.
А вместо этого:
С покорностью рабскою дружно
Мы вносим кровавый пай
Затем, чтоб построить ненужный
Железобетонный рай.
С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.
Анна Баркова
После отставки Луначарского, Баркова работает в газете «Правда». Начались тяжёлые времена. А у Анны Александровны был мятежный характер, она не умела молчать или говорить «да» там, где душа кричала «нет». В декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила неосторожную фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.
Гимназия, где училась А. Баркова
31 декабря 1934 г. Анна Александровна Баркова была осуждена Особым совещанием на 5 лет ГУЛАГа. Понять, что переживала тогда Баркова может только тот, кто прошёл через подобное. Александр Исаевич Солженицын так передаёт это состояние: «Арест – это мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое». И там же: «Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас – центр вселенной, и мироздание раскалывается, когда вам шипят: «Вы арестованы!»
Показалось, что жизнь кончилась. Там, куда её посылают, не будет стихов, не будет никакого духовного творчества. И она пишет заявление на имя наркома Ягоды, где просит подвергнуть её высшей мере наказания, т.е. расстрелять… Нарком Ягода, дрогнув, накладывает на письме резолюцию: "Не засылайте далеко". Ее засылают в Карлаг (Казахстан).
Лирические волны, слишком поздно!
Прощаться надо с песенной судьбой.
Я слышу рокот сладостный и грозный,
Но опоздал тревожный ваш прибой.
На скудные и жалкие вопросы
Ответы всё мучительней, всё злей.
Ты, жизнь моя, испорченный набросок
Великого творения, истлей!
(1930)
Мемориальная доска на бывшей гимназии
Поразительно, но именно в лагере откроется перед ней мировое пространство истории. Здесь она расслышит голоса героев прошедших эпох, заставляющих поверить в неисчерпаемые возможности человеческого духа. Здесь она откроет в себе то, о чем раньше просто не догадывалась. Выдающимся русским поэтом Баркова становится не на “воле”, а в ГУЛАГе. Парадокс!
Еще много будут писать о разнообразии лагерной поэзии Барковой. О ее поразительном психологизме в раскрытии людей, очутившихся за колючей проволокой. О символической многомерности ее образа России. О ее вещих поэтических прогнозах. Впрочем, и сейчас понятно, что поэзия Барковой далеко опередила современную ей литературу в плане философско-социального, политического взгляда на будущее.
Русь
Лошадьми татарскими топтана,
И в разбойных приказах пытана,
И петровским колочена опытом,
И петровской дубинкой воспитана.
И пруссаками заштурмована,
И своими кругом обворована.
Тебя всеми крутило теченьями.
Сбило с толку чужими уменьями.
Ты к Европе лицом повёрнута,
На дыбы над бездной вздёрнута,
Ошарашена, огорошена,
В ту же самую бездну и сброшена.
И жива ты, живым – живёхонька,
И твердишь ты одно: тошнёхонько!
Чую, кто-то рукой железною
Снова вздёрнет меня над бездною.
(Словно бы в наше “вздернутое” время написано это стихотворение “Русь”.) Дата под стихотворением — 1964-й...
Из Карлага Баркова вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз — воркутинских, по той же 58-й статье.
Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений – это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:
Как дух наш горестный живуч,
А сердце жадное лукаво!
Поэзии звенящий ключ
Пробьется в глубине канавы.
В каком-то нищенском краю
Цинги, болот, оград колючих
Люблю и о любви пою
Одну из песен самых лучших.
2 августа 1955
Освободившись в 1956 году, Баркова приехала в Москву, но столица встретила её неприветливо. Ни прописки, ни крыши над головой, она, несмотря на все хлопоты, не получила.
Анна Александровна вынуждена была принять приглашение своей сосидельницы Валентины Ивановны Сапагиной и поселилась в Штеровке Ворошиловградской области.
Всего один год передышки, свобода с поражением в гражданских правах. В это время Баркова пишет прозу, в которой ещё раз проявилась её потрясающая дальновидность. В повести «Как делается луна» Баркова представила сразу два будущих кремлёвских переворота: антихрущёвский заговор 1964 года и горбачёвскую перестройку 80-х.
Анна Александровна предостерегала современников, которые её не слушали: а подслушивали те, кому полагалось блюсти «идеологическую девственность» рабов. В письме к московской знакомой Баркова отправляет сатирический рассказ о Молотове. Герой рассказа – Молотов – грубоватый, резкий, беспощадный. В результате доноса Баркова в третий раз арестована и отправляется в своё третье «путешествие».
Учетная карточка на А. Баркову
Третий срок (1957-1965гг.) проходит не в таких тяжёлых условиях, как раньше. Времена «оттепели» ненадолго коснулись и мест заключения. Анна Александровна, по возрасту и болезням находилась не на общих работах. Баркова с её тяжёлым характером, злым языком, непримиримостью к чужой подлости многих раздражает.
Началом реабилитации Барковой послужило то, что в очередном томе «Известий АН СССР» были опубликованы письма Луначарского к Барковой. Московские друзья ухватились за этот факт, как за соломинку. И начались долгие хождения по инстанциям, обратились к Фадееву, Твардовскому. И уже в начале брежневской эпохи вырвали Анну Александровну из лагеря. В 1965 году она реабилитирована и направлена в инвалидный лагерь в Потьму Мордовской АССР. Только в 1967 году Анна Александровна смогла вернуться в столицу, получив комнату в центре Москвы на Суворовском бульваре, в котором, как в камере, постоянно горел свет. Комнатка в коммуналке, решетка на окне.
"Ни пространства, ни времени. Пустота, пустота. Ни котлов, ни бичей, ни черта, ни черта!"
В последние годы жизни
Наконец судьба подарила Анне Александровне несколько спокойных лет среди любимых книг, старых и новых друзей. В эти годы она непрерывно работала. Несколько раз предлагала свои стихи в разные московские журналы, но их нигде не принимали: «Нет оптимизма, нет жизнеутверждающего начала». Нигде ни строчки так и не появится в печати при жизни. А жить после третьего освобождения — еще десять лет.
Всю свою пенсию Баркова тратит на книги, оставляя немного на хлеб, масло, чай и сыр. Её привлекает в книгах то, что было свойственно ей самой – острота ума, наблюдательность, язвительность. Она любила философскую и историческую литературу. Но злой рок как будто тяготеет над бедной старухой. Сначала – болезнь горла – трудно глотать и, наконец, врачи сообщают, что у неё рак пищевода.
Умирала она долго и трудно. В больнице к неё относились удивительно, просто идеально, но с ней случилось то, что случалось со многими, кто побывал в тех местах, где побывала она. Один русский писатель сказал, что человек, побывавший там, если попадёт в больницу, не сможет выговорить слово «палата», а выговаривает «камера».
Опять казарменное платье,
Казённый показной уют,
Опять казённые кровати –
Для умирающих приют…
Меня и после наказанья,
Как видно, наказанье ждёт.
Поймёшь ли ты мои страданья
У неоткрывшихся ворот?
Расплющило и в грязь вдавило
Моё тупое колесо…
Сидеть бы в кабаке унылом
Алкоголичкой Пикассо!
Анна Александровна слишком любила жизнь и, конечно, боялась смерти, но когда почувствовала конец, просила отпеть её в церкви… Боялась забвения. Сознание того, что страшный опыт её жизни, равно как и опыт тысяч других товарищей по судьбе, не в силах изменить окружающего, страшило её больше всего.
Пропитаны кровью и желчью
Наша жизнь и наши дела,
Ненасытное сердце волчье
Нам судьба роковая дала.
Разрываем зубами, когтями,
Убиваем мать и отца.
Не швыряем в ближнего камень –
Пробиваем пулей сердца.
А об этом думать не надо?
Не надо – ну так изволь:
Подай мне всеобщую радость
На блюде, как хлеб и соль.
1928
Баркова выбрала судьбу неизвестной поэтессы, но она не желала быть поэтессой забытой. Пройти по всем мукам ада, умирать и воскресать, так любить и так ненавидеть и при этом остаться не услышанной – это ужасало Баркову.
Она отрицала комфортабельность в чём угодно, в том числе и в литературе. Поэтому её путь не мог никогда совпасть полностью с путём тех, для кого культура – родной дом, спасающий в самую трудную минуту от ледяного, жестокого ветра жизни. Баркова просто не могла существовать без этого ветра. Он был для неё поэзией. Он не может быть не услышан – метельно-мятежный голос Анны Барковой!
Хоть в метелях душа разметалась,
Всё отпето в мёртвом снегу,
Хоть и мало святым осталось, -
Я последнее берегу.
Пусть под бременем неудачи
И свалюсь я под чей-то смех,
Русский ветер меня оплачет,
Как оплакивал нас всех.
Может быть, через пять поколений
Через грозный разлив времён
Мир отметит эпоху смятений
И моим средь других имён.
Сборник Барковой 2009 г.
Первое однотомное собрание сочинений, 2002
Баркова слишком любила жизнь в ее духовно-творческой сущности, чтобы отдать душу на заклание пессимизму. Боялась забвения, боялась остаться в памяти людей ведьмой на метле... Слава богу, стихи ее печатаются, книги издаются. Их читают. Они волнуют. Побуждают к сопереживанию. Сбывается пророчество поэтессы, написавшей в своих завещательных стихах: “Превыше всего могущество духа и любви”. Будем помнить этот завет Анны Барковой. Тернистый свой земной путь Анна Александровна Баркова прошла достойно, не потеряв лица.
Проповедовать новую истину,
Выходить за неё на позорище,
И сухими осенними листьями
Поразвеять свои сокровища.
А судьба у мессий обречённая,
Всеми тучами омрачённая.
Со смирением брать подаяние,
Верить в то, что увидят другие,
Всем пожертвовать, а в воздаяние —
Кандалы и колодки тугие.
А судьба у мессии не новая:
Быть голодным, холодным, истлевшим,
Быть распятым и всеми оплёванным,
Похороненным и воскресшим.
Анна Александровна Баркова в молодости
Краткая биография Анны Барковой
Родилась в Иваново-Вознесенске 16 июля 1901 года. Там же училась в гимназии, где отец ее работал швейцаром. Анна была пятым – и единственным ребёнком, выжившим в семье. Десяти лет она поступила в гимназию М.И. Крамаревской, где служил швейцаром отец. В 12 лет, во втором классе стала писать стихи. Девчонкой с восторгом приняла Октябрьскую революцию 1917 года. С 1918 года сотрудничала в ивановской газете «Рабочий край».
Выступление в печати со стихами, было замечено и оценено положительно критикой. В 1922 году по приглашению А.В. Луначарского переезжает в Москву, секретарём которого недолгое время работает.
Однако вскоре, вследствие конфликта, Баркова покидает секретариат Луначарского и пытается устроиться в различные газеты и издательства Москвы.
В 1922 году выходит её единственная прижизненная книга стихов «Женщина» (с восторженным предисловием Луначарского), в следующем году отдельным изданием публикуется пьеса «Настасья Костер».
«Трудно поверить, что автору этой книги 20 лет, - писал Анатолий Васильевич Луначарский в предисловии к сборнику стихотворений Анны Барковой «Женщина» - Трудно допустить, что кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов гимназии ничего не лежит в её основе. Ведь, в конце концов, это в основе книги лежит только богато одарённая натура».
Начало 1920-х годов - вершина официального признания Барковой; её стихи становятся широко известны, о ней начинают говорить как о «пролетарской Ахматовой». Её лирика этих лет действительно глубоко оригинальна, она эффектно выражает мятежные (революционные и богоборческие) устремления «сражающейся женщины». Поэтессе покровительствует Мария Ильинична Ульянова.
Лестные отзывы о ней сказал поэт Валерий Брюсов, несколько заинтересованных слов о ней есть в записных книжках Александра Блока. Стихи Анны Барковой стали появляться в хрестоматиях и антологиях.
Однако поэтесса всё больше замечает глубокое расхождение реальности с идеалами революции. Её мятежная натура довольно быстро приводит её к глубокому конфликту с советской действительностью. Она не может найти себе место в официальных литературных и окололитературных структурах. Её перестают печатать.
В конце 1934 года её арестовывают в первый раз и заключают на пять лет в Карлаг (1935-1939) (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь).
В 1940-1947 годах Баркова живёт под административным надзором в Калуге, где работает уборщицей в школе и дворничихой. Там в 1947 году её арестовывают повторно и на этот раз заключают в лагерь в Инту, где она содержится до 1956 года. Все эти годы Анна Баркова продолжает писать стихи, многие из них входят в число важнейших документов «лагерной литературы» советского периода.
После освобождения и реабилитации, в 1956-1957 годах Анна Александровна жила в Донбассе, в посёлке Штеровка близ Луганска. К этому времени относится её работа над прозой (повести «Восемь глав безумия», «Как делается луна», «Счастье статистика Плаксюткина»).
Осенью 1957 года её соседка «стучит» в милицию, что Баркова не регистрирует свой радиоприемник (в 1959 году Хрущев вообще отменит регистрацию радиоприемников). К Барковой заявилась милиция и придралась к никем не читанным черновикам её художественных произведений. 13 ноября 1957 года, несмотря на «хрущевскую оттепель», Анну Баркову арестовывают в третий раз (как и прежде, по обвинению в антисоветской агитации) и приговаривают к десяти годам лишения свободы на строгом режиме. (Через несколько месяцев максимальный срок по статье об антисоветской пропаганде и агитации был снижен до семи лет, однако на судьбе Барковой это не отразилось – одно беззаконие следовало за другим). Срок она отбывала в Сиблаге, в Озерлаге, а затем в Мордовских лагерях (Потьма). Администрация лагерей ежегодно писала ей «характеристики», поражающие идиотизмом. Авторы характеристик – начальник режима Семененко, начальник отделения Ткаченко, начальник политико-воспитательной части Сиволап и т.п.
В 1964 году о трагической судьбе поэтессы узнают писатели и Депутаты Верховного Совета СССР Константин Федин и Александр Твардовский. Начинается многомесячная борьба за освобождение и реабилитацию Барковой. Усиленно препятствовали этому осудившие поэтессу украинские власти, и только в апреле 1965 года Анна Александровна была освобождена из лагеря. Вначале она жила в домах инвалидов, в ужасных условиях. В конце 1965 года, благодаря помощи Союза Писателей СССР, Баркова переехала в Москву, где сначала жила у друзей, а с осени 1966 года и до конца жизни – в комнате, в коммунальной квартире по адресу (Суворовский бульвар, дом 12, кв. 43). Александр Твардовский сумел выхлопотать ей небольшую пенсию.
Поэтическое творчество Барковой продолжается до конца жизни, однако всё пишется в стол. Своей литературной реабилитации она не дождалась. Её фамилия в 1970 году мелькнула в очередном томе «Литературного наследства»: «Баркова Анна Александровна (р. в 1901 г.) – советская поэтесса… книга её стихов «Женщина» вышла в 1922 г. …В дальнейшем тяжело заболела и отошла от литературной деятельности».
Анна Александровна Баркова скончалась в Москве 29 апреля 1976 года. Родных у неё не осталось. В последний путь её провожало несколько поклонников её поэтического творчества. Союз писателей и Литфонд отношения к этому не имели – покойная ни там, ни там не состояла.
Публикация произведений Барковой началась только в 1990-е годы; несколько сборников стихов были изданы в Иванове и в Красноярске. Одно из наиболее полных изданий стихов, прозы и драматургии Барковой - книга «Анна Баркова…Вечно не та» (М.: Фонд Сергея Дубова, 2002). Опубликованы также дневники и проза Барковой («Восемь глав безумия»: Проза. Дневники. М.: Фонд Сергея Дубова, 2009).
Понятно, стихи Анны Барковой очень трудно собрать, многие вообще пропали, а те что уцелели, написанные на клочках бумаги, её резким угловатым почерком, за колючей проволокой, дошедшие до читателя, достигают большой художественной силы и входят в число важнейших документов «лагерной литературы» советского периода, наравне с Александром Солженицыным и Варламом Шаламовым.
СТИХИ АННЫ БАРКОВОЙ
«Днем они все подобны пороху...»
Днем они все подобны пороху,
А ночью тихи, как мыши.
Они прислушиваются к каждому шороху,
Который откуда-то слышен.
Там, на лестнице... Боже! Кто это?
Звонок... К кому? Не ко мне ли?
А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!
А с совестью — канители!
Вспоминается каждый мелкий поступок,
Боже мой! Не за это ли?
С таким подозрительным — как это глупо!
Пил водку и ел котлеты!
Утром встают. Под глазами отеки.
Но страх ушел вместе с ночью.
И песню свистят о стране широкой,
Где так вольно дышит... и прочее.
1954
Заклятие
Я в глаза твои загляну,
Я тебя навсегда закляну.
Ты не сможешь меня забыть
И тоску обо мне избыть.
Я с туманом — в окно — в твой дом
И в тумане истаю седом.
Ты пройдешь по знакомым местам
И услышишь мой голос там.
В переулках темных, глухих
Ты услышишь вот эти стихи.
И увидишь: я жду на углу
И рассеюсь в вечернюю мглу.
Я тебя навсегда закляну.
Я в твоем, ты в моем плену.
1974
Восемь лет, как один годочек
Восемь лет, как один годочек,
Исправлялась я, мой дружочек.
А теперь гадать бесполезно,
Что во мгле — подъем или бездна.
Улыбаюсь навстречу бедам,
Напеваю что-то нескладно,
Только вместе ни рядом, ни следом
Не пойдешь ты, друг ненаглядный.
1955
Люблю со злобой, со страданьем,
С тяжёлым сдавленным дыханьем,
С мгновеньем радости летучей,
С нависшею над сердцем тучей,
С улыбкой дикого смущенья,
С мольбой о ласке и прощеньи.
Надо помнить, что я стара
Надо помнить, что я стара
И что мне умирать пора.
Ну, а сердце пищит: «Я молодо,
И во мне много хмеля и солода,
Для броженья хорошие вещи».
И трепещет оно, и трепещет.
Даже старость не может быть крепостью,
Защищающей от напастей.
Нет на свете страшнее нелепости,
Чем нелепость последней страсти.
Герои нашего времени.
Героям нашего времени
Не двадцать, не тридцать лет.
Там не выдержать нашего бремени.
Нет!
Мы герои, веку ровесники.
Совпадают у нас шаги.
Мы и жертвы, и провозвестники,
И союзники, и враги.
Ворожили мы вместе с Блоком,
Занимались высоким трудом.
Золотистый хранили локон
И ходили в публичный дом.
Разрывали с народом узы
И к народу шли в должники.
Надевали толстовские блузы,
Вслед за Горьким шли в босяки.
Мы испробовали нагайки
Староверских казацких полков,
И тюремные грызли пайки
У расчётливых большевиков.
Трепетали, завидя ромбы
И петлиц малиновый цвет,
От немецкой прятались бомбы,
На допросах твердили: «Нет».
Мы всё видели, так мы выжили,
Биты, стреляны, закалёны,
Нашей Родины злой и униженной
Злые дочери и сыны.
1952
Песня победителей.
Подайте нам, инвалидам!
Мы сидим с искалеченным видом.
Эй, ты, тётушка бестолковая,
Может, ты надо мною сжалишься,
Бросишь корку хлеба пайкового
В память мужа его товарищу.
Запотевшие и шершавые
Шли мы Прагой, Берлином, Варшавою.
Проходили мы, победители,
Перед нами дрожали жители.
Воротились домой безглазые,
Воротились домой безрукие,
И с чужой незнакомой заразой,
И с чужой непонятной мукой,
И в пыли, на базаре сели,
И победные песни запели:
- Подавайте нам, победителям,
поминаю ваших родителей.
1946
Загон для человеческой скотины.
Загон для человеческой скотины.
Сюда вошёл – не торопись назад,
Здесь комнат нет. Убогие кабины,
На нарах бирки, на плечах – бушлат.
И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там в сенях.
Без слова, без любви. К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.
На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там кровать:
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.
Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть –
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!
Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца…
Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,
Так честно пробивающий сердца.
1955
«Надрывный романс»
Бродим тихо по снежной дороге,
По вечерней, чуть-чуть голубой,
Дышит всё нашим прошлым убогим,
Арестантскою нашей судьбой.
И судьбы этой ход нам не ясен,
Мы давно не считаем утрат.
Белый снег. И оранжево - красен
Сиротливый тоскливый закат.
И закату здесь так одиноко,
Ничего, кроме плоских болот,
Как мы все, осуждён он без спроса,
Как мы все, никуда не уйдёт.
Мы с тобой влюблены и несчастны,
Счастье наше за сотней преград.
Перед нами оранжево - красный
Сиротливый холодный закат.
1955 г.
«Да, я смешна, невзрачна...»
Да, я смешна, невзрачна,
Нелепы жест и речь,
Но сердце жаждет мрачно
Обжечься и зажечь.
1973
«О, если б за мои грехи...»
О, если б за мои грехи
Без вести мне пропасть!
Без похоронной чепухи
Попасть к безносой в пасть!
Как наши сгинули, как те,
Кто не пришел назад.
Как те, кто в вечной мерзлоте
Нетленными лежат.
1972
Ты, дождь, перестанешь ли такать?
Так... так... А быть может, не так?
В такую вот чертову слякоть
Пойти бы в какой-то кабак.
Потом над собой рассмеяться,
Щербатую рюмку разбить;
И здесь не могу я остаться,
И негде мне, кажется, жить.
1956
ЛАКОНИЧНО
Лаконично, прошу — лаконично.
У читателя времени нет.
Солнце, звезды, деревья отлично
Всем знакомы с далеких лет.
Всем известно, что очень тяжко
Жить с друзьями и с жизнью врозь.
Все исписано на бумажках,
Все исчувствовано насквозь,
Всем известно, что юность — благо,
Но и старость полезна подчас,
Почему же скупая влага
Вдруг закапала едко из глаз?
1965
Ни хулы, ни похвалы
Мне не надо. Всё пустое.
Лишь бы встретиться с тобою
«В тихий час вечерней мглы».
За неведомой страною
Разрешатся все узлы.
Там мы встретимся с тобою
«В тихий час вечерней мглы».
1974 г.
Оглянусь изумлённо: я жила или нет?
Полумёртвой втащили меня в этот свет,
Первый крик мой – и тело сдавила тоска
И с тех пор отпускала меня лишь слегка.
Я с младенчества чуяла небытиё,
Содрогалось от ужаса сердце моё.
Перед вечностью стыла, не пряча лица,
И себе, и всему ожидала конца.
Тьму пронзали лишь редкие вспышки огня,
То любовь мимоходом касалась меня.
1972 г.
Анна БАРКОВА. Стихи. "ПРОПИТАНЫ КРОВЬЮ И ЖЕЛЧЬЮ..." 1925.
Анна Баркова. Заклятие
Песни на стихи Анны Барковой исполняет известный бард Елена Фролова. Вот одна из песен – «Дурочка». Исполнение предваряет короткий рассказ Елены Фроловой о судьбе поэта.
Дурочка (ст. А. Барковой - муз. Е. Фроловой)
Евгений Евтушенко посвятил стихотворение Анне Барковой
Анна Третья
Кто была ты – Анна Баркова?
Транссибирка, бирка, барак…
Говорил один бритоголовый:
«Баба в лагере – это не ново.
Порешили мы – только хреново:
“Эту – можно и нужно. Верняк ”.
Но бодливая эта корова –
та, что в лагерь привез товарняк,
так боднула ногой за два слова,
что согнулся один блатняк,
словно он вопросительный знак.
Всем она была не чета нам.
Не терпела в погонах зверья.
Франса нам Анатоля читала,
франссибиркой себя звала.
Ум дворянский, а дочка швейцара.
Не разыгрывала комиссара,
хоть была с Луначарским на «ты».
И нас чтением так потрясала,
что дарили ей зэки цветы.
Справедлива была, но сурова.
А писала стихи фартово.
Пробивала всю душу, готова
доходягам читать за так.
Даже повар-кавказец в столовой
что-то сделал ей вроде плова,
называл ее «баба-кунак».
И стихи ее – аж до рева –
пробирали женский барак.
Были мысли, когда отсидела,
как бы нам удлинить ее дело?
Без нее нам не выжить никак!
Всем словечко найдет для совета,
на других не позволит навета.
Взгляд был мглист, а в нем столько света!
Вот была бы советская власть,
словно «антисоветчица» эта, –
то России тогда не пропасть.
Анна всласть на ГУЛАГ нагляделась,
и кайлом, и пилой навладелась,
и цемент потаскала, и толь,
а куда она после-то делась,
может, знает лишь Франс Анатоль –
если он еще жив на свете
и дождался сталинской смерти,
а не умер в незнанке дотоль».
Евгений ЕВТУШЕНКО
Источники Интернет-ресурсов об Анне Барковой
Комментариев нет:
Отправить комментарий